Новости

20.01.2009: Тибет-Россия-Париж. К столетию «Русских сезонов» в Париже

"Я боюсь, что зрители испугаются"
24 января на сцене парижского Theatre du Chatelet состоится премьера сценической версии "Вечерни Пресвятой Девы" Клаудио Монтеверди, приуроченная к столетию "Русских сезонов" Сергея Дягилева. Постановщиком стал известный художник Олег Кулик, с которым повстречался корреспондент "Власти" Сергей Ходнев.
"Первая презентация вызвала шок у театра"
— Театр объяснял, отчего он приглашает именно вас, чтобы отметить юбилей "Русских сезонов"?
— Насколько я знаю, "Шатле" вообще открыт экспериментам и часто приглашает художников, даже для оформления рядовых концертов. Понятно, что раз случилось столетие дягилевских сезонов, то им захотелось чего-то русского, но с официальными, мейнстримными учреждениями они решили не связываться. По их представлениям, русский театр и русский балет за эти сто лет ушли не очень далеко вперед. А им было нужно что-то предельно современное, авангардное.
— А почему именно Монтеверди? Вы как-то участвовали в выборе произведения?
— Сначала мне предложили Шенберга поставить, но это меня не очень вдохновило, тем более что там была уже готовая сценография и мне делать особенно было нечего. Потом театр предложил мне самому выбрать и вещь, и дирижера — полная свобода, карт-бланш. А я в этот момент поехал в Тибет; у меня многое менялось в отношении к жизни, к искусству, закончился период бури и натиска, я находился в состоянии внутреннего поиска. И как раз когда я был в Тибете, пришло предложение от театра поставить "Вечерню" Монтеверди — мол, раз у вас такие религиозные поиски, то вот вам.
— И вы сразу ответили согласием и начали работу?
— Не с ходу, конечно. Вообще все складывалось не очень просто. Мы (в постановочную команду Олега Кулика входили также художник Ден Крючков и художник, музыкант Гермес Зайготт.— "Власть") сделали в итоге три презентации. Обычно делается одна презентация общей концепции, потом подписывается контракт. Первая презентация вызвала шок у театра, на нас посмотрели как на лохов. Но все-таки дали второй шанс. Мы сделали еще раз — опять не то, казалось, что уже все, конец сотрудничеству. Нам сказали: нужно что-то другое, у нас все-таки театр, его законы нужно понимать, а у вас не то цирк, не то церковь, а театром и не пахнет — но все-таки попытайтесь еще раз. И вот тогда мы, раз уж терять все равно нечего, стали действовать уже без всякого стеснения, никаких
компромиссов, наоборот, мы весь театр вообще убрали. И возникло совершенно новое качество. Презентовали в этот раз мы уже для себя, как бы для прикола, но почему-то этот вариант вдруг подействовал. Директор даже принес гигантскую бутылку шампанского и предложил выпить за наше мужество и смелость.
— "Не то цирк, не то церковь" — как это?
— Знаете, когда я был в Тибете перед началом работы, я как раз рассматривал, как происходят пуджи (в ламаизме — обрядовая церемония, иногда с элементами мистерии.— "Власть"). Там три уровня: народ (который тоже участвует в церемонии, хотя немножко в шутовском виде), монашество (которое совершает все главные ритуалы и обряды, связанные с соединением с космосом) и святые, люди, которые просто наблюдают,— они являются носителями чистого света, высшего знания. Просто сидят на возвышении. И мне невероятно понравилось, что все участвуют в этом действе. Не просто разделение "посвященные" — "толпа", а разные уровни приобщения к знанию. Получается весело, радостно, очень не похоже на наши отстраненные, холодные церемонии, которые, что самое важное, не работают. А там все работает, все объясняется — и чувственное, и возвышенное... И я все думал, как здорово было бы совместить современное искусство и литургию. Литургию, понятую не как такое скучное мероприятие, а как действо, где задействованы низ и верх, но где все поставлено с головы на ноги, где понимаешь, что божественное не где-то там, не оторвано, а оно в тебе, в твоем восприятии.
…
Музыканты и хор какие-то драматургические жесты совершают?
— Они одеты как священники. У них такие одежды... Немного напоминающие костюм Нео из "Матрицы", у них тибетские шапки, которые, правда, появятся в последней части. Еще они очень церемониально размещаются в пространстве. Хоры (там два хора) подняты наверх, солисты передвигаются по залу. Но у нас будут еще две фигуры акробатов, которые будут за солистами, за сценой, в самой глубине сценической коробки. Это пространство отгорожено прозрачным экраном, и вот за ним совсем в конце будет помещено огромное зеркало, в котором будут видны два акробата, которые в моем видении изображают Орфея и Эвридику. Мы видим просто сияние-свечение и танец этих двух фигур, очень медитативный, медленный. Они при этом выглядят как шуты, как клоуны, а не как драматические актеры. Но они как бы убраны со сцены, на сцене у нас только церемония, только поиск человеческого, точнее, божественного в человеческом.
— Что-то конфессиональное в этой церемонии есть?
— Сначала я хотел просто сделать пуджу с католической духовной музыкой. Поэтому первоначально мы взяли эстетику тибетского буддизма. Но постепенно ушли от этого к чистому рисованию. Поверили в себя как в художников, которые могут нести открытый ясный позитив, широко глядя на весь негатив этого мира. Как бы рисуя по этому миру. Все внешнее, все эффекты в нашей драматургии понижены на несколько тонов. Из-за этого возникает, мне кажется, гармония, мы нигде не хватаем зрителя за душу, не пугаем его.
"Ждали боевиков, террористов, Чечню, вакханок, плясок-хренасок"
— Вся "Вечерня" будет исполняться без перерыва?
— Нет, у нас будет антракт перед Magnificat. Точнее, это не то чтобы обычный антракт. Мы сажаем в яму Алексея Тегина с его музыкантами — это ансамбль тибетской добуддийской музыки традиции "бон", там, знаете, такая очень суровая практика горлового пения. Они будут там сидеть все первое отделение — в черных шапках, в масках, страшные-страшные, неподвижные, как мумии. И вот когда первая часть закончится, раздастся как бы звук далеко пролетающего тяжелого бомбардировщика, потом тибетский гонг, и они запоют. Это, конечно, очень сильный момент, я боюсь, что зрители испугаются, но мы идем на это, и дирекция согласилась. Мы откроем двери, свет в зале не будем зажигать, но снаружи из фойе будет светить красный свет, люди смогут выйти. Но по большому счету лучше, чтобы зритель остался, потому что за пять минут этого звука, этих вибраций ты испытываешь нечто невероятное: сначала страх, который проходит, и возникает внутренняя тишина. Сначала мы подумали, что этим мы убьем Монтеверди, потому что это нечто очень сильное и невероятно иное. Но, с другой стороны, оно настолько иное, что не будет никакой конкуренции. И тем замечательнее потом будет возвращение к Magnificat, потому что это потрясающая, невиданная вещь по красоте, и мы должны испытать катарсис, возрождение.
…
То есть ожиданиям публики вы заведомо не отвечаете?
— Я не исключаю ничего, и полного провала тоже. Но у Дягилева первая постановка тоже ведь провалилась, у публики была очень негативная реакция. Я не хочу сказать, что мы ждем чего-то похожего, но раз уж мы как-то связаны с этим юбилеем... Вообще, я мечтал бы, чтобы на представлении смог побывать Монтеверди и у него полились слезы, чтобы он поверил в эту постановку, а не был ею шокирован. Потому что он увидел бы те же методы, которые он видел в своей жизни,— это кисти, это краски, это приглушенный свет, это то состояние, которое создавалось в храме в начале XVII века. А не то, что появилось уже после, это состояние наката, когда хватают за яйца, хватают за душу, когда человека трясут, когда давят слезу. Нет, тут с человеком обращаются очень нежно, и каждому предоставляется своя возможность движения к Богу. Как в Тибете. Для всех есть место. Для всех есть любовь, для всех есть приятие, все хорошо, нет зла.
Материал частично взят: http://www.kommersant.ru